Автор Дмитрий Палей
Политическая жизнь любой страны складывается из множества пересекающихся интересов. Государственные институты обеспечивают рамки и правила, но реальное движение направляют амбиции, интересы и ресурсы вовлеченных акторов. Соперничество и взаимодействие различных групп формирует устойчивый поток энергии, который постоянно трансформирует государственную машину. Когда подобное влияние приобретает организованный и институциональный характер, оно получает название лоббизм.
Лоббизм существовал всегда, хотя и носил разные названия. Сегодня он обрел удивительно разнородные, подчас противоречивые юридические и сущностные формы и измерения. Это одновременно и прозрачный институт участия в политике (как, например, в США, где каждая встреча лоббиста с конгрессменом подлежит регистрации), и теневая практика закулисных сделок (как это происходит в ряде развивающихся стран). Такая двойственность рождает неопределенность: с одной стороны, легитимированная демократией артикуляция интересов, с другой – опасность подмены общественного блага частным.
Современный перечень правил игры может насчитывать десятки видов лоббистского взаимодействия в разнородных политических системах. Изучая эти паттерны лоббизма, можно рассматривать политические процессы в особой перспективе – как от кулуарных переговоров XIX в. до цифровых кампаний XXI столетия лоббизм трансформировался в феномен, который невозможно игнорировать, анализируя причины изменений политического курса или вектора экономического развития. Ведь в мире, где тренды рождаются в столкновении интересов, именно лоббисты становятся архитекторами невидимых мостов между бизнесом, обществом и государством.
Начнем с этимологии и истории термина. Когда мы слышим слово «лобби», воображение рисует нам вовсе не группу людей или топ-менеджмент организаций, отстаивающих интересы корпораций или социальных объединений. Скорее возникает картина уютного холла отеля с мягкими креслами и суетящимся коридорным, которая кажется чем-то бытовым, мирным, но уж никак не инструментом политического давления. Но, тем не менее, именно от коридора, или приемной, берет начало этот термин. Существует несколько версий его происхождения.
Наиболее распространенная версия: lobby – это кулуарные залы парламента и приемные, где в XIX в. собирались первые лоббисты. Там они «перехватывали» политиков, чтобы донести до них свои просьбы и аргументы. Впервые это слово документировано в связи с британским парламентом, а позже уверенно закрепилось и в США.
Еще одно предположение связано с генералом, а впоследствии президентом США Улиссом Грантом, любившим проводить вечера в вестибюле вашингтонского «Willard Hotel». Именно там его поджидали просители и представители бизнеса, желающие изложить свои просьбы. Их прозвали lobbyists, а сам процесс – lobbying.
И третья версия – скорее филологическая. Почти все термины в западной политической традиции так или иначе восходят к латыни. И lobby здесь не исключение: от позднелатинского laubia, через французский и английский языки термин приобрел оттенок, означающий «кулуарную деятельность». Уже в таком звучании слышится нечто непрозрачное, даже слегка сомнительное – далекое от публичности и открытости.
Так перед нами выстраивается целый ряд этимологических сценариев: пространственный (от коридора и холла), персонализированный (от Улисса Гранта), лингвистический (от латинского laubia). Каждый из них характеризует разные аспекты или типы явления: групповой, персонализированный, институциональный.
Двигаемся от этимологии к географическим и правовым рамкам лоббистского института сегодня. Лоббизм остается материей трудноуловимой: в одних странах его регуляция выглядит прозрачной и системной, в других – лоскутной и хаотичной, а где-то отсутствует вовсе.
Чтобы увидеть институционализацию лоббизма в ее наиболее завершенном виде, логично начать с Соединенных Штатов – страны, где он не только узаконен, но и подробно изучен. Федеральную рамку задает Lobbying Disclosure Act (1995) (далее LDA или LD) и дополненный им Honest Leadership and Open Government Act (2007). Американская система проводит строгое разграничение: внутреннее и коммерческое лоббирование регистрируется по LDA, а представление интересов иностранных агентов – по отдельному Foreign Agents Registration Act.
Сам механизм выглядит прозрачно-бюрократично: если у агента есть хотя бы один контакт с уполномоченным должностным лицом (covered official) и расходы или доходы превышают определенный порог, он обязан заполнить форму LD-1, раскрыть клиента и тему обращения. Далее следует представлять квартальные отчеты о деятельности и расходах (LD-2), полугодовые отчеты о взносах и подарках (LD-203), плюс существуют жесткие ограничения на «подарочную дипломатию» конгрессменов. Контроль двойной: отчеты принимают аппарат Палаты и секретариат Сената; умышленные нарушения влекут не просто штрафы, но и уголовную ответственность.
В Канаде институт лоббизма работает на схожих основаниях, но с более выраженным этическим акцентом. Здесь действуют Lobbying Act и Lobbyists’ Code of Conduct (2023), а надзор ведет Office of the Commissioner of Lobbying. Регистрироваться должны как внешние агенты, так и внутренние лоббисты корпораций и организаций, если суммарное время лоббирования достигает установленного порога.
Помимо стандартного раскрытия клиентов, тем обсуждения и целевых органов, введено требование подавать ежемесячные отчеты о прямых коммуникациях с назначенными государственными должностными лицами. Есть и серьезное «охлаждение»: высокопоставленные чиновники, оставившие свой пост, на пять лет исключены из любой лоббистской деятельности. Кодекс поведения запрещает конфликты интересов, ограничивает подарки и политическую активность. Нарушения влекут административные и уголовные наказания, а расследования и годовые отчеты публикуются в открытом доступе.
Европейский союз как наднациональное образование пошел своим путем – через межинституциональное соглашение от 20 мая 2021 г., заключенное между Европарламентом, Советом и Комиссией (EUR-Lex; European Parliament; European Commission). В результате был создан Transparency Register, фактически превращенный в «проходной билет»: для тех, кто не внесен в этот реестр, встречи с комиссарами, членами их кабинетов и генеральными директорами не предполагаются.
Это проблема, которая выходит за рамки партийных различий и слишком долго отравляла нашу политику… [Я намерен] пролить свет прозрачности на лоббизм, чтобы политика открыто признала, кто именно покупает власть и влияние
Дэвид Кэмерон, британский политик
В Европарламенте и Совете установлены схожие правила, а в публичной риторике закрепился принцип: «no register – no meeting» («нет регистрации – нет встречи»). В 2024–2025 гг. Счетная палата ЕС проводила аудит эффективности этой системы, что только подчеркивает: лоббизм здесь встроен в ткань демократического процесса, но при этом постоянно подвергается проверке на прозрачность и результативность.
Таким образом, существует три модели лоббизма: американская, ориентированная на строгую отчетность и жесткие санкции; канадская, с акцентом на этику и «охлаждение» чиновников; и европейская, где реестр становится точкой входа в сам процесс принятия решений.
Все они различны по форме, но едины в одном: лоббизм, если он регулируется, превращается из закулисной игры в публичный институт с четкими правилами.
Мир в отношении к лоббизму делится на три части, или пояса: зеленый цвет обозначает те страны, где лоббизм приручен и заведен в рамки реестров; темно-серый показывает страны, где он мелькает в «серой зоне», – заметен по косвенным данным, но не назван по имени; красный цвет – это те страны, где даже попытка признания лоббизма по закону тождественна коррупции.
«Зеленый пояс» – институциональность
В США, Канаде и ряде стран ЕС лоббизм де-факто и де-юре признан частью политического процесса. Логика здесь проста: хочешь влиять – зарегистрируйся, раскрой клиентов, темы, расходы/доходы, а затем регулярно отчитывайся. Соблюдается этический кодекс (запреты на подарки), к нарушителям применяется аудит и санкции. Такая правовая архитектура делает влияние видимым, переводит моральную дискуссию из плоскости «можно/нельзя» в плоскость «как и на каких условиях».
Но даже в «лиге прозрачности» своя асимметрия: охват не всегда полон, так как часть активности сдвигается в think tanks, ассоциации и так называемую «квази-академию» (quasi-academia) – экспертную среду, где формально ничего не лоббируют, но пишут тексты и выпускают авторитетные в глазах общества заявления, с которыми вынужденно или добровольно считаются политики. Результат: степень прозрачности высокая, но и «театральности» хватает – формы заполнены, отчеты сданы, но при этом реальную силу по-прежнему дают сеть связей и качество экспертного продукта.
«Серый пояс» – переходное состояние
Испания, Нидерланды, Скандинавия, часть Южной и Восточной Европы живут в режиме частичных реестров – по сути, это признание факта влияния без унифицированной дефиниции: что считать лоббированием, кто именно лоббист, как фиксировать коммуникации.
Сильная сторона модели – доверие к открытым данным и политической культуре; слабая – фрагментация: разные ведомства показывают разные данные, а границы между «лобби», «представительством интересов» и «общественным участием» размыты.
Здесь мы видим движение в сторону формализации: поэтапно запускаются новые реестры, обсуждаются «черные списки» конфликтов интересов, но полного контура «кто/когда/о чем/за сколько» пока нет. В результате честные игроки чаще стремятся к самораскрытию, а менее честные пользуются правовыми лакунами.
«Красный пояс» – коррупция
На постсоветском пространстве (за исключением стран Балтии) и в ряде развивающихся стран влияние бизнеса и НКО на власть юридически не оформлено как лоббизм: нет дефиниций, реестров, кодексов. В такой системе любая институционализация интересов подозрительна по определению. Публичное признание интересов и их открытое отстаивание не поощряется, то есть прозрачности меньше; связи уходят в тень, а «правила игры» находятся у инсайдеров – вхожих в круг посвященных.
Итог простой и нелинейный, как и все в политике. Лоббизм либо виден и управляем, либо невидим и дорог. Институциональная зрелость и честная игра в открытую стоят разумных вложений и обходятся дешевле, цена, которую платит система за недоверие к самому факту артикулированных интересов, оказывается высока.
В мире, где новые тренды рождаются в столкновении интересов, вопрос не в том, «есть ли у нас лоббизм», а в том, какого он качества и сколько света мы готовы на него направить.
Американская модель
Лоббизм в США превратился в полноценный институт с четким дизайном. Основные его признаки – это корпоративные акторы «in-house» от специалистов и отраслевых ассоциаций до адвокатских фирм и НКО; цифровая витрина в виде открытых реестров, где фиксируются миллионы долларов расходов и тысячи встреч; ключевые игроки кулуарной сцены, чье влияние на законодательную повестку нередко сопоставимо с влиянием Конгресса.
Американский лоббизм устроен как иерархическая пирамида. От крупных корпораций, участвующих в формировании макроэкономической повестки, до локальных союзов учителей или врачей, торгующихся за бюджет на уровне штата или города.
Во главе пирамиды – акторы-тяжеловесы федерального уровня. Они задают контур федеральной политики и диктуют рамки реформ. Здесь действует Американская торговая палата (U.S. Chamber of Commerce), зонт для бизнеса с рекордными расходами свыше 2 млрд долларов; Национальная ассоциация риелторов (National Association of Realtors, NAR), защищающая рынок жилья; фармацевтический гигант PhRMA, для которого каждая поправка Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов (Food and Drug Administration, FDA) оборачивается миллиардами; Big Tech – Amazon, Meta, Google, Apple, Microsoft, балансирующие между антимонопольными расследованиями и регулированием ИИ; оборонные корпорации – Lockheed Martin, Boeing, Raytheon, Northrop Grumman, чьи интересы переплетены с внешней политикой; финансовые титаны – Goldman Sachs, Citigroup, JP Morgan Chase; энергетика – ExxonMobil, Chevron, BP America.
Поскольку представительство в Конгрессе выстроено по географическому принципу, лоббисты <…> выполняют весьма полезную функцию и заняли важное место в законодательном процессе
Дж. Ф. Кеннеди, 35-й президент США
Этажом ниже располагается уровень групп социальных интересов, где работают профсоюзы и НКО. Здесь AFL-CIO – крупнейшее объединение работников; SEIU, представляющий медсестер и работников сферы услуг; AFSCME – голос госслужащих и муниципальных служащих. Их балансируют гражданские организации: Planned Parenthood (репродуктивные права), AARP (пенсионеры и Medicare), экологические игроки вроде Sierra Club или Greenpeace USA, правозащитные Human Rights Campaign (HRC) и гражданско-оружейная NRA. Особняком вынесем think tanks – Heritage Foundation, Brookings, Cato, AEI, чьи исследования становятся сырьем для законопроектов.
Далее – локальный уровень, где трение интересов кажется мелким, но формирует ткань политики штатов и городов. United Federation of Teachers в Нью-Йорке лоббирует зарплаты и стандарты школ; California Hospital Association борется за финансирование клиник; местные бизнес-советы вроде Los Angeles Business Council или Texas Business Association влияют на застройку и налоги; строительные и транспортные ассоциации формируют бюджеты и инфраструктуру. Это этаж, где решения меньше по масштабу, но ближе к жизни.
Клеем и фиксатором всей этой конструкции выступают лоббистские агентства. Akin Gump Strauss Hauer & Feld LLP с оборотом под миллиард долларов, Brownstein Hyatt Farber Schreck LLP (678 млн долларов), Cassidy & Associates, старейший игрок в области оборонно-промышленного комплекса, а также Holland & Knight, K&L Gates, BGR Group. Это архитекторы кулуарной работы, конвертирующие интересы в букву закона. Их суммарные расходы на лоббизм в период с 1997 по 2025 г. составили 8 150 832 773 доллара.
Никто не выигрывает выборы, не опираясь на деньги лоббистов
Александрия Окасио-Кортес, конгрессвумен США
Так складывается американская модель: федеральные титаны определяют направление, социальные акторы корректируют баланс, местные организации «заземляют» повестку, а посредники соединяют все этажи в единую систему давления и влияния. В итоге лоббизм предстает не хаосом случайных интересов, а институциональным конвейером, где каждая группа ищет свое окно в политику – от Конгресса до муниципального совета.
Помимо лоббистских агентств, огромный ресурс расходуют и сами представители отраслей экономики, которые порой имеют свои собственные лоббистские институты и департаменты. В 2024 г. гиганты различных индустрий потратили 4,44 млрд долларов, и динамика первых месяцев 2025-го показывает рост. Но важно не столько общее число, сколько распределение по сферам. Здесь картина говорит сама за себя: наибольшие ресурсы сосредоточены у фармацевтики и здравоохранения, которые возглавляют рейтинг уже более двух десятилетий.
В структуре американского лоббизма четко прослеживаются акценты. Фармацевтика удерживает около 10% общего бюджета, отражая острую чувствительность вопросов ценообразования и госстрахования. IT и интернет-корпорации выходят на уровень 8%, концентрируясь на защите от возможного антимонопольного и регуляторного давления. Наиболее динамичный рост демонстрирует сфера искусственного интеллекта: число вовлеченных организаций за год утроилось, а крупнейшие компании тратят свыше 10 млн долларов каждая. Криптоиндустрия остается небольшой по объему, но агрессивно наращивает присутствие. И наконец, нефтегазовая отрасль традиционно инвестирует сотни миллионов, особенно в электоральные циклы, сохраняя статус одного из важных игроков.
Реальность такова
Чтобы понять масштабы политического веса лобби, стоит обратиться не к абстрактным цифрам, а к конкретным историям. В центре внимания – Национальная стрелковая ассоциация (National Rifle Association, NRA), которая умело превращает финансовые вложения и медийное давление в ощутимые политические результаты. Рассмотрим два показательных кейса ее успехов.
Первый – Закон о защите законного оружейного бизнеса. В 2005 г. Конгресс США принял Protection of Lawful Commerce in Arms Act (PLCAA) – документ, который вывел производителей и продавцов оружия из-под большинства коллективных исков, связанных с последствиями применения их продукции. Закон закрепил для оружейной индустрии уникальный иммунитет, фактически недоступный для других отраслей, и тем самым радикально сократил юридические риски бизнеса.
Роль NRA в продвижении PLCAA существенна. В 2003–2005 гг. организация инвестировала порядка 15 млн долларов в лоббистскую активность и политические кампании, концентрируя усилия на республиканских сенаторах, прежде всего это Тед Стивенс и Оррин Хэтч. Параллельно велась широкая информационная кампания, апеллировавшая к «защите второй поправки» и конституционным правам американцев – излюбленный метод этого стейкхолдера, помимо финансовых вливаний, обращающегося к своей медийной базе и манипулирующего ценностно-моральной материей своей аудитории.
Итогом стало одно из наиболее значимых законодательных достижений NRA: судебные иски против оружейных корпораций резко сократились, что укрепило политическую и экономическую устойчивость индустрии на долгие годы.
Второй пример из сопредельной сферы – президентские выборы 2016 г. и поддержка Дональда Трампа. Выборы 2016 г. стали моментом, когда NRA показала силу как политический игрок национального масштаба. Организация выступила одним из крупнейших внешних доноров кампании Дональда Трампа: на его поддержку было направлено более 30 млн долларов через политические комитеты и масштабные рекламные кампании.
Речь идет о социальных сетях и технологиях. Эффективный способ мотивировать избирателей или донести до них сообщение – это реклама в Twitter или Facebook. Корпоративные лоббисты уже не ходят по домам, уговаривая людей поддержать их. Вместо этого они запускают цифровые кампании и рассылают цифровые послания избирателям, чтобы заручиться их поддержкой или, наоборот, вызвать протест против какой-либо корпоративной политики
Броди Маллинс, репортер Wall Street Journal
Однако влияние NRA не ограничилось Белым домом. На параллельных выборах в Конгресс они вложили свыше 20 млн долларов в поддержку сенаторов-республиканцев, стремясь сохранить за партией контроль над Сенатом. Такая стратегия обеспечила не только победу Трампа, но и политическую страховку для блокирования будущих инициатив по ужесточению контроля над оружием.
Результат оказался наглядным: в первые годы президентства Трампа ни одна из серьезных реформ в сфере оружейного контроля не получила хода. Поддержка NRA трансформировалась в политическую стабильность для оружейного лобби, а сам союз с Белым домом подчеркнул, что NRA остается одним из наиболее влиятельных игроков американской политики.
Итак, лоббизм в США – это уже не тень коридоров, а индустрия с миллиардными бюджетами и четкой архитектурой влияния. Каковы же современные тренды в американской традиции лоббизма?
От классики к современности
Классический формат по-прежнему жив: личные встречи с конгрессменами, работа над законопроектами, финансирование избирательных кампаний. Но параллельно растет палитра новых инструментов. На переднем крае – think tanks, превращающие экспертные доклады в интеллектуальные аргументы для политиков; grassroots-лоббизм, когда давление исходит «снизу» через массовые петиции, протесты и флешмобы в соцсетях; и наконец, digital lobbying – цифровая оболочка влияния, где таргетинг политиков и их электората через рекламу и онлайн-платформы работает не хуже прямых звонков и встреч.
В результате поле лоббизма стало многослойным: от кулуаров Капитолия до трендов в TikTok. Сегодняшний лоббизм – это многоуровневый набор практик, каждая из которых ориентирована на свою аудиторию и свою глубину влияния.
Классический лоббизм в США опирается на прямые контакты с законодателями, участие в разработке поправок к законопроектам и стратегическое финансирование избирательных кампаний. Центральным инструментом здесь выступают PAC (Political Action Committees) и их расширенные формы – Super PAC, позволяющие организациям аккумулировать средства и направлять их на поддержку кандидатов или партий. Сегодня практически каждая крупная корпорация, профсоюз или профессиональная ассоциация имеет собственный PAC, что превращает финансирование в устойчивую и институционализированную практику. PAC действуют в рамках федерального законодательства и обеспечивают формально прозрачные каналы влияния, однако реальная сила кроется в объемах собираемых ресурсов и возможностях целевого распределения.
Ключевое слово в классическом лоббизме – доступ: именно он определяет, кто окажется на закрытых встречах, получит возможность донести позицию до конгрессмена и повлиять на формулировки в законе. Так классический лоббизм остается важнейшим элементом американской политической традиции, балансируя между легитимностью института и критикой его неравномерного распределения возможностей.
Следующие далее лоббистские методы крайне взаимозависимы и образуют цепочку, где один формат плавно перетекает в другой. Все они прорастают из единой почвы – тотальной медийной вовлеченности общества и политических институтов, когда информационный сигнал становится неотделимым от политического действия.
Косвенный лоббизм. Think tanks – это экспертные центры, чья главная продукция выражается в аналитических докладах, записках и прогнозах. Исследования попадают на стол к конгрессменам, сенаторам и федеральным чиновникам – лицам, принимающим решения. Такие экспертные организации часто называют quasi-academia, и они представляют собой нечто вроде лоббистского консалтинга, поскольку формально не оказывают давления на законодателей, но именно через такие институты формируются позиции, концепции и готовые проектные решения для политики.
В Вашингтоне существует целая экосистема таких think tanks – от Brookings Institution и Heritage Foundation до Cato Institute и CSIS, и каждый из них имеет собственную идеологическую нишу и сеть доноров, что очень часто критически влияет на финальный продукт аналитики. На глобальном уровне к ним присоединяются центры вроде Chatham House или Bruegel, формирующие европейскую и мировую повестку.
Никто и не должен вести кампанию «снизу», не запуская при этом ни одной телевизионной рекламы. И мы всё это сделали
Александрия Окасио-Кортес, конгрессвумен США
Финансирование think tanks поступает от корпораций, благотворительных фондов, частных доноров и иногда – иностранных правительств, что вызывает споры о границах независимости экспертизы. Влияние таких quasi-academic институтов проявляется в том, что политические решения оказываются заранее «подкреплены» интеллектуальным авторитетом. Подобная «серая» и незаметная позиция позволяет аналитическим центрам влиять на политические решения еще на уровне их морально-идеологического планирования.
Grassroots-лоббизм – это создание трения интересов «снизу», когда инициативу берут на себя граждане и массовые движения, а не профессиональные лоббисты. Классические формы такого лоббизма – петиции, массовые звонки в офисы конгрессменов, флешмобы, митинги, уличные протесты. Главная цель – показать обеспокоенность электората, на которую политикам необходимо отреагировать, дабы не потерять кредит доверия и потенциальные голоса избирателей.
Примером из американской практики можно назвать движение March for Our Lives, возникшее после трагедии в Паркленде в 2018 г.: массовые марши в Вашингтоне и других городах вернули вопрос контроля над оружием в центр общественного и политического дискурса. Каждый новый случай массовых расстрелов в США запускает очередной виток обсуждений, и grassroots-лоббизм здесь выступает как катализатор общественной энергии, способный скорректировать риторику и приоритеты политиков.
Подобные движения можно условно отнести к «серым» формам лоббизма: они возникают стихийно, как реакция на конкретные события, но при этом влияют на устойчивость политических позиций. Анализируя обращения граждан к представителям штатов по вопросам оружейной политики, легко заметить, что риторика политиков становится более осторожной и сбалансированной: стремление учесть как про-оружейное лобби, так и мнение активистов, выступающих за контроль, продиктовано логикой электорального выживания и борьбы за голоса.
Под цифровым лоббизмом (digital lobbying) понимают таргетированные кампании в социальных сетях, онлайн-рекламу, нативные публикации и скрытые механизмы так называемого nudging – мягкого «подталкивания» пользователей к нужному решению или взгляду. Лоббисты работают не только с электоратом в целом, но и с конкретными группами влияния: таргетинг Facebook Ads или формирование ленты рекомендации постов могут быть настроены на окружение политика, его команду или определенный сегмент избирателей.
В этом плане цифровое лоббирование предстает не рядовым коммуникационным каналом, а самостоятельной системой-инфраструктурой давления, алгоритмы которой привлекаются к борьбе за внимание к повестке.
Медиа-лоббизм действует опосредованно – через общественное мнение и инфоповестку; он очень часто пересекается с think tank и grassroots-лоббизмом. Его инструменты – статьи в ведущих изданиях, телевизионные кампании, документальные фильмы, а в последние годы – блоги, YouTube-каналы и посты лидеров мнений в соцсетях. Такой формат иногда называют нарративным: внимание публики – потенциального электората – захватывается определенной повесткой, и она становится крайне чувствительной во взаимодействии по линии «политический актор – общество». Этот процесс называется agenda-setting. Такой вид лоббизма скорее оформляет нарративную рамку и иногда заставляет лицо, принимающее решения, действовать вопреки собственным интересам, считаясь с общественным резонансом.
Итак, существуют юридические и моральные рамками лоббизма, которые продолжают формироваться и видоизменяться, а также сами по себе составляют предмет общественной дискуссии в развитых обществах. Почему в одних странах это явление воспринимается как легитимный инструмент участия в политической жизни, а в других приравнивается к уголовному преступлению?
Граница между «правом на участие» и «покупкой решений» оказывается подвижной и зависит не столько от самой практики влияния, сколько от доверия к институтам, уровня прозрачности и исторического опыта государства. Там, где механизмы контроля и отчетности работают, лоббизм становится формой институционализированного диалога общества и власти; там же, где они отсутствуют, он превращается в синоним коррупции и «торговли родиной».
Крупнейшие лоббистские агентства:
Akin Gump Strauss Hauer & Feld LLP – 957,3 млн долларов
Brownstein Hyatt – 678,8 млн долларов
Cassidy & Associates – 576 млн долларов
Общая сумма лоббистских расходов по всем агентствам (с 1997 по 2025 г.): 8 150 832 773 доллара
©«Новый оборонный заказ. Стратегии»
№ 5 (94), 2025 г., Санкт-Петербург
