Авторы Александра Григоренко, Иван Кузьмин
Дональд Трамп грозит президенту Панамы вернуть одноименный морской канал США, высказывается о перспективах взятия под контроль Гренландии и обещает Америке величие, а член его правительства Илон Маск называет немецкого канцлера «дураком», одновременно обзывая бывшего премьер-министра Канады «девочкой». Кажется, что дипломатия становится все более эмоциональной и провокационной. Однако эмоции всегда были неотъемлемой частью международных отношений – и как инструмент манипулирования, и как основа для формирования и поддержания политических установок.
Теория и практика международных отношений традиционно ассоциируются с рациональностью, трезвым стратегическим расчетом и хладнокровием, политика в целом – с цинизмом и прагматичностью. Но так ли это на самом деле? Страх и гнев способны управлять большими и малыми социальными группами не менее эффективно, чем аналитические доклады и рациональные стратегии.
Эмоции влияют на политические процессы, формирование общественных установок и мейнстримных дискурсов, легитимизируя решения и действия руководства в среде общественности. Поэтому государственные деятели широко используют эмоции для мобилизации внутренней поддержки и демонстрации влияния на международной арене. И наоборот, эмоциональная реакция населения может сдерживать или принуждать чиновников к определенным действиям. Манипулирование эмоциями в информационных войнах и просто в медиапространстве – чуть ли не более эффективный инструмент формирования общественного мнения, чем изложение фактов, аргументов и рациональных доводов.
Эмоции, мышление, установки и легитимность
Чтобы разобраться в том, как эмоции влияют на международные отношения, необходимо прояснить несколько ключевых понятий, а именно, как эмоции связаны с установками, и как они способствуют легитимации политических решений. Понимание этих процессов поможет правильно интерпретировать роль эмоций в дипломатии и политических конфликтах.
В социальной психологии принята четкая последовательность, объясняющая, как эмоции формируют поведение. Эмоция – быстрая, автоматическая реакция на стимул*, чувство – осознанное переживание эмоции, мышление – процесс рационального осмысления переживаемых чувств и, наконец, установка – сформированная устойчивая предрасположенность к определенному восприятию событий.
*Стимул – это внешний или внутренний фактор, вызывающий определенную реакцию организма, эмоцию или поведенческий отклик.
Таким образом, эмоции запускают цепочку психологических реакций, которые в итоге приводят к устойчивым политическим установкам. Анализу традиционно подвергается именно когнитивная составляющая, а любой политический актор воспринимается как рациональный агент, что на практике далеко не всегда дает верную и полную картину психологической составляющей политического процесса.
При этом эмоция, как мгновенный, физиологически обусловленный отклик на стимул, играет огромную роль в формировании как групповой динамики, так и поведении лидеров на мировой арене и внутри своей группы. В международной политике наиболее частые эмоции: cтрах (угроза войны, терроризм, экономический кризис), гнев (санкции, заградительные пошлины, территориальные претензии, предательство союзников), сочувствие (гуманитарные кризисы, помощь беженцам, чрезвычайные природные катаклизмы и пострадавшие от них).
Быть эмоциональным не обязательно плохо. Эмоции, не более чем когнитивные процессы, могут помешать принятию правильных решений или привести к возникновению проблем. На самом деле наша способность мыслить «рационально» гораздо более ограничена, чем принято считать. Например, эмоциональное принятие решений может помочь нам избежать рискованного поведения
Брент Сэсли, доцент кафедры политологии Техасского университета в Арлингтоне
Например, после терактов 11 сентября 2001 года американцы испытали страх и гнев, что привело к изменению их отношения к Ближнему Востоку и последующим военным кампаниям, легитимность которых была основана в первую очередь на страхе и гневе. Установка – отношение к ряду стран Ближнего Востока как к источнику опасности – стала достаточно устойчивой. Позже при рациональном анализе решения о вторжении в Ирак обоснованность его оказалась близкой к нулю. Ошибочность этой интервенции была признана позже не только мировым сообществом, но и самими США. Конечно, далеко не всегда эмоциональный отклик приводит к принятию подобных решений, но эмоции всегда служат целям легитимизации тех или иных политических решений.
Политология и эмоции
Существуют и другие взгляды на то, как можно изучать роль эмоций в мировой политике. Например, доцент кафедры политологии Техасского университета в Арлингтоне Брент Сэсли выделяет три основных подхода.
Первый рассматривает государство в качестве отдельной «личности», действующей как единое целое, и игнорирует анализ взаимодействия между лидерами и общественностью. Такой взгляд упрощает анализ и лучше всего иллюстрируется заявлениями типа «государство А оскорблено политикой государства Б». Однако классическая политология относится к этой парадигме с большим скепсисом.
Второй подход наиболее широко распространен в сфере анализа внешнеполитических решений и фокусируется на эмоциях отдельных политиков. Например, исследователи, придерживающиеся такого метода, могут изучать, как на ход переговоров между двумя странами могли влиять эмоции членов делегаций, и какое воздействие они оказывают на итоговый результат. Основа метода – контент-анализ текстов речей и ответов на пресс-конференциях, а также профайлинг, направленный на изучение и распознавание эмоций.
Третий подход рассматривает государства как большие социальные группы, в которых эмоции возникают в результате взаимодействия всех членов, включая простых граждан и лиц, принимающих решения. Эмоции при этом рассматриваются одновременно как индивидуальные, так и коллективные, формируемые внутренней динамикой группы. Такой подход обеспечивает более глубокое понимание того, как эмоции влияют на международные отношения.
По мнению Сэсли, взгляд на изучение эмоций в разрезе социальной динамики тесно переплетается с теорией межгрупповых эмоций, которая помогает понять, как они формируют и помогают поддерживать или, наоборот, дестабилизировать социальные связи и взаимодействия. На определенном этапе в коллективе накапливается критическая масса участников, объединенных единым эмоциональным порывом, что позволяет говорить о реакции группы в целом, игнорируя отдельных «девиантов», испытывающих иной спектр эмоций по отношению к событию.
Процесс развития групповой эмоции проходит поэтапно. Прежде всего люди начинают идентифицироваться с группой, воспринимая себя как неотъемлемую ее часть. Это часто связано с конкретными событиями, которые вызывают сильное эмоциональное потрясение, например, масштабная гибель мирного населения в ходе военного столкновения. Даже те, кто непосредственно не связан с произошедшим, эмоционально объединяются через свою групповую идентичность, создавая единое целое, которое становится чем-то большим, чем сумма отдельных его частей.
Актуализация групповой принадлежности нередко возникает именно в моменты угрозы безопасности или иных сильных негативных или позитивных переживаний. Это объясняется групповым инстинктом, глубоко укорененным в человеческой природе. Часто политики в своих речах и призывах стараются актуализировать именно этот инстинкт, чтобы добиться единения и единомыслия граждан. Наиболее безотказно действует призыв сплотиться против внешней угрозы. Установка «наших бьют!» включает цепную реакцию, и граждане легко превращаются в массы, а массы – в мощную силу, которой легко управлять как раз с помощью эмоций, их обострения и наращивания.
Легитимация нелегитимируемого
Эмоции, таким образом, могут стать сильнейшим драйвером расширения и сплочения социальной группы. Однако они могут исполнять и другую роль: например, использоваться в качестве эффективного инструмента внутриполитической борьбы, играя на разобщенности людей и оказывая серьезное влияние на политику государства.
Ранее НОЗС писал о «правом повороте», свойственном электоральной политике стран Европы. Под этим термином понимают достаточно широкий набор явлений: от электоральных успехов авторитарно настроенных политиков в развитых странах до укрепления партий правого спектра в Европе. Почти во всех случаях популярность растет у тех сил, которые раньше были маргинальными и довольствовались популярностью лишь в узких кругах.
Пусть такие партии до сих пор далеко не всегда могут прийти во власть из-за административных и политических барьеров со стороны других игроков, они становятся масштабными силами, уверенно набирающими политический вес и легитимность в глазах общества.
Наиболее яркий пример – немецкая партия «Альтернатива для Германии» (АдГ). Основанная в 2013 году и изначально привлекавшая внимание к проблемам экономическим, она снискала свою популярность лишь после 2015 года, когда на фоне миграционного кризиса начала апеллировать к антиэмигрантским настроениям. Активно обсуждавшийся вопрос прибавляющегося числа эмигрантов волновал немалую часть общества, вызывая непонимание, отрицание, а порой и страх среди населения. Успешная эксплуатация этих эмоций позволила «Альтернативе» стать третьей политической силой в стране по итогу выборов в бундестаг в 2017 году. Пример АдГ показывает, как партия, многие из политических установок которой в корне противоречат немецкой политической культуре, может использовать эмоции для легитимации своей роли в политической системе страны и значительного увеличения популярности.
Позднее партия АдГ вступила в период стагнации: оставаясь примерно на тех же уровнях популярности, она понемногу теряла свой политический вес. Ситуация изменилась на фоне событий в Украине, которые вновь вернули на повестку дня тему миграции, а также обострили вопросы внешней политики и экономического развития страны. Они, в свою очередь, запустили тревогу, страх, гнев и, в конце концов, разочарование.
Набор чувств, испытываемых гражданами Германии, стал особенно сильно смещаться в негативный спектр на фоне участившихся терактов, не раз происходивших с лета 2024 года. Один из показательных примеров – массовое убийство в Золингене, когда уроженец Сирии с ножом напал на праздновавших день города граждан. Это событие вызвало бурю негативных эмоций среди немцев.
На фоне происходящего показательными стали прошедшие в сентябре 2024 года земельные выборы в Тюрингии, Саксонии и Бранденбурге. Политические кампании земельного уровня в Германии традиционно не уделяют внимания вопросам федерального значения. Однако в этот раз повестку дня в этих регионах заполонили темы миграции, внешней политики и экономического развития. Хотя политики земель в случае избрания и не способны оказать серьезного воздействия на эти сферы, находящиеся в зоне ответственности федерального центра, высказаться на их счет было обязательным пунктом, потому что именно эти сюжеты сегодня вызывают у немцев сильнейшие эмоции.
На этом фоне «Альтернатива для Германии» продолжает делать то, что ей удается лучше всего: играть на эмоциях электората. С февраля 2022 года по сегодняшний день ее популярность среди избирателей фактически удвоилась, а представители «Альтернативы» на упомянутых земельных выборах сумели занять лидирующие, а иногда и первые позиции.
Преобразовать политические успехи во властные, однако, «Альтернатива» пока что не может. Дело в том, что другие партии реализуют против нее стратегию «брандмауэра», предполагающую отказ строить коалиции с ее представителями. Из-за этого возникает ситуация, в которой вторая по популярности политическая сила находится не у дел и не способна оказывать прямое воздействие на курс государства.
Однако и эту ситуацию в «Альтернативе» сумели использовать в свою пользу, привлекая внимание граждан к тому, что политическая система страны «оккупирована» мейнстримными партиями, не желающими менять устоявшееся положение дел. Играя на эмоциональном контрасте между богатыми и привилегированными политиками и простыми людьми, чьи интересы элиты игнорируют, АдГ посредством разжигания разочарования властями умудряется набирать очки популярности даже в такой безвыходной ситуации.
Одновременно с этим эмоциональный накал, возникший с лета 2024 года вокруг темы миграции, не мог не оказать влияния и на позиции других, традиционно более умеренных в обсуждении этого сюжета политических сил. Не в силах игнорировать злость и негодование электората, большинство немецких партий заняли более жесткие позиции в отношении миграционного вопроса. В стороне не смогло остаться и правительство: власти Германии ввели контроль на всех сухопутных границах страны, а также активизировали высылку беженцев.
В то время как лидеры с развитым социальным интеллектом используют эмпатию и мягкую силу для наведения мостов, политически грамотные лидеры используют запугивание и жесткую силу, чтобы использовать обнаруженные ими [в других людях] тревоги и уязвимости
Родерик Крамер, почетный профессор Стэнфордского университета
Партия «Альтернатива для Германии» демонстрирует, как использование эмоций становится мощным инструментом политической легитимации. Опираясь на теорию групповых эмоций, партия искусно мобилизует страх, гнев и ностальгию, превращая тревожные переживания общества в убедительный нарратив о необходимости защиты национальной идентичности. Формируемый этой партией эмоциональный дискурс, в котором миграция представляется как угроза стабильности общества, помогает не только объединить электорат, но и закрепить негативное отношение к мейнстримным политическим силам, которые, по мнению сторонников «Альтернативы», игнорируют интересы простых граждан в угоду «сильным мира сего».
Таким образом, «Альтернатива для Германии» последовательно использует инструмент эмоциональной легитимации, следуя четкой цепочке: эмоция → чувство → мышление → установка. Партия умело отслеживает триггеры, провоцирующие в населении сильные эмоции, такие как страх и гнев на фоне терактов. Через простые и одновременно пронзительные лозунги, направленные к обеспокоенным гражданам, АдГ создает в них глубокие чувства недоверия и разочарования, которые затем подвергаются осмысленному анализу уже самими людьми, формируя устойчивое политическое мышление. В итоге миграционный кризис начинает восприниматься как реальная угроза национальной идентичности и стабильности общества.
В конце концов, этот процесс приводит к закреплению установок, где миграция трактуется как фундаментальный вызов ценностям Германии. Благодаря такому подходу «Альтернатива» не просто транслирует эмоциональные лозунги, но и легитимирует свои радикальные позиции, превращая эмоциональные переживания граждан в аргумент для изменения политического курса страны. Это позволяет партии эффективно мобилизовать электорат против мейнстримных политических сил, которые, по мнению сторонников АдГ, не способны адекватно реагировать на вызовы времени. С учетом знания политической истории этой страны – тенденция пугающая.
Страх!
Внутренняя политика государств, разумеется, не единственная сфера, в которой эмоции используются как инструмент. Такое положение дел характерно и для международных военно-политических отношений. Взять, например, концепцию сдерживания, которую известный ученый Томас Шеллинг называл «искусством принуждения и запугивания». Фактически ключевым элементом эффективной политики сдерживания выступает способность вселить в противника такой страх, чтобы тот не мог и подумать о возможности нападения (эта сильнейшая эмоция фактически используется для того, чтобы сформировать итоговую установку о невыгодности боевых действий).
Однако напомним, что эмоция – это в первую очередь реакция на стимул. Надо понимать, что эмоции не могут быть правильными или ошибочными. Они всегда отражают базовый инстинкт, в частности, страх – это эмоция, отвечающая за инстинкт самосохранения. Страх перед тем, что люди не видели, – это скорее умозрительный конструкт, нежели эмоциональный. Если в годы холодной войны у руля ведущих капиталистических государств и Советского Союза находились люди, помнившие ужасы Второй мировой войны, то со временем ситуация начала меняться. Сегодня все чаще идет дискуссия о том, что «молодые» государственные деятели воспринимают ситуацию все менее адекватно реальности, и это повышает риски ядерного столкновения.
Вообще говоря, мир основан на страхе, ни на чем другом. Поэтому, если исчезает страх, мир оказывается в опасности. И вот на Западе (прежде всего – в Соединенных Штатах, но и в Европе также) страх исчез, иначе европейцы по-другому бы реагировали на обстрелы Запорожской атомной электростанции
Дмитрий Тренин, научный руководитель Института мировой военной экономики и стратегии НИУ «Высшая школа экономики»
В этих условиях эмоции проникают и в экспертную дискуссию. Так, отдельные члены экспертного сообщества в последнее время активно предлагали перейти «от сдерживания к устрашению». Некоторые из них, в частности, не раз высказывались о необходимости «вернуть страх» в мировую политику, в том числе посредством «упреждающего удара» по территории европейских государств с целью «отрезвить» политиков ЕС и вернуть в них трепет перед возможным ядерным апокалипсисом.
Авторы таких заявлений, однако, не замечали, что их собственные предложения также могут стать причиной эрозии страха перед ядерной войной. Чем чаще подобные идеи возникают в экспертных дискуссиях и СМИ, тем шире распахивается «окно Овертона», нанося серьезный удар «ядерному табу». Именно поэтому фактические изменения, внесенные в ядерную доктрину России в ноябре 2024 года, имеют куда более сдержанный характер.
«Эта дискуссия, как мне кажется, порой велась не в самой продуктивной форме, и страх перед ядерной войной в какой-то мере мог пропасть как раз из-за регулярных излишне смелых заявлений, не подкрепленных реальными действиями», – так в разговоре с НОЗС прокомментировал тему научный сотрудник Центра международной безопасности ИМЭМО РАН Дмитрий Стефанович.
Конкурентная виктимизация
Помимо страха, международные военно-политические отношения тесно связаны со статусом жертвы и эмоциями сочувствия и сострадания. В любом конфликте каждая из сторон пытается представить себя как страдающую больше другой с целью заручиться международной поддержкой и легитимизировать свои претензии к врагу. Участвовать в «конкурентной виктимизации» с этой целью будут обе социальные группы, вовлеченные в международный конфликт, и цель у них будет одна: закрепить за собой статус коллективной жертвы. Не в последнюю очередь это связано с необходимостью демонизировать противника, чтобы обеспечить успешную мобилизацию общества для достижения общей цели – победы.
Профессор социально-политической психологии факультета образования Тель-Авивского университета Дэниел Бар-Тал, в свою очередь, выделил ключевые функции, выполняемые статусом коллективной жертвы. Так, он помогает объяснить, почему затянувшийся конфликт продолжается; позволяет справляться со стрессом, вызванным столкновением, придавая смысл жертвам и страданиям членов социальной группы; укрепляет солидарность и способствует патриотической мобилизации перед лицом общего врага, а также тому, что государство получает возможность заручиться международной поддержкой.
Для укрепления статуса жертвы в глазах международного сообщества социальная группа должна быть способна «доказать» внешним наблюдателям, что именно она – истинный пострадавший, для чего использование эмоций приобретает решающее значение. При определенных условиях может быть достаточно просто заявить о себе как о пострадавшей стороне – например, если страна подверглась неспровоцированному нападению. Однако такая ситуация актуальна лишь для непродолжительных военных столкновений. В реальности конфликты имеют свойство затягиваться, из-за чего статус жертвы со временем может размыться в ходе ведения ответных боевых действий, а эмоции сострадания, испытываемые по отношению к стране, – деактуализироваться при отсутствии дополнительных стимулов.
Сэсли обращает внимание на то, что описание статуса жертвы традиционно производится через подчеркнутое состояние беспомощности: она не субъектна, а представляет собой лишь объект воздействия. Одним словом, чем активнее жертва сопротивляется, перетягивая инициативу военных действий на себя, тем меньше она ассоциируется с беззащитным пострадавшим, к которому хочется проявлять сочувствие.
Эмоции – это не безжизненные статичные явления, которые ждут, когда их вызовут и на них будут воздействовать. Эмоции могут быть формами политической активности и власти. Точно так же, как эмоции связаны временем и пространством – контекстом, – они также постоянно меняются
Эмма Хатчисон, научный сотрудник Школы политологии и международных исследований Университета Квинсленда
В свою очередь, восприятие той или иной стороны в качестве жертвы приводит к разнообразным реакциям со стороны третьих лиц. Это означает, что, например, международное сообщество или отдельные государства, посчитавшие одну из конфликтующих стран «настоящей жертвой», могут оказывать ей разнообразную поддержку.
Яркий пример – ситуация с Палестино-Израильским конфликтом и трансформация пропалестинского движения, произошедшая в ходе войны Израиля и группировки ХАМАС. Тель-Авив, единодушно поддерживаемый в начале конфликта как сторона, подвергшаяся нападению, со временем вызвал гнев общественности по всему миру. Гнев из-за атак по объектам гражданской инфраструктуры, приводившим к большим потерям среди мирного населения, а точнее – из-за того, что Израиль не закрепился надолго в статусе жертвы, начав ответные бескомпромиссные военные действия.
Люди в различных странах мира проводили массовые демонстрации в поддержку Палестины и призывали не допустить гуманитарной катастрофы в секторе Газа. Некоторые государства, такие как Франция, даже прибегли к введению запрета на такие протесты. Таким образом, вызвавшая негативную реакцию людей из разных государств политика Израиля привела к укреплению конкретной социальной группы, связанной не по национальному признаку, а на основании всеобщего сочувствия и переживания за судьбы гражданских, находящихся эпицентре военного столкновения. Так работают эмоции, в ответ на стимул трансформируясь из сочувствия в гнев и обратно.
Чем более активную роль брал на себя Израиль, тем дальше он отходил от статуса жертвы, изначально имевшегося у Тель-Авива после событий 7 октября 2023 года, и тем сильнее приближался к статусу обвиняемого. Апогеем этой динамики стала выдача Международным уголовным судом ордеров на арест премьер-министра Биньямина Нетаньяху и бывшего министра обороны Йоава Галанта.
Пример Израиля также говорит о том, что государства далеко не всегда способны успешно использовать инструментарий эмоциональной легитимации в свою пользу (как это удается, например, «Альтернативе для Германии»). Для достижения необходимого результата Тель-Авиву необходимо было соблюдать прочный баланс между уверенным ведением боевых действий с целью достичь объективных целей на земле и сохранением образа жертвы, действующей сугубо в рамках права на самооборону. Фактически, эмоции в этом случае выступили инструментом делегитимации: оправдывать действия Израиля становилось все сложнее, а сочувствие к страдающим палестинцам росло в геометрической прогрессии, что привело к потере Тель-Авивом единогласной поддержки со стороны международного сообщества.
Манипулировать нельзя сочувствовать
Знание о том, что эмоции – неотъемлемая часть мировой политики, столь же важно, сколь и понимание того, как часто они используются в манипулятивных практиках. Нередко использование страха, гнева, сострадания может привести к опасным последствиям, дестабилизируя обстановку в целых регионах. Ярким примером служат события «Арабской весны», когда волна протестов, вызванная стремлением к политическим переменам, быстро переросла в масштабные потрясения. Непродуманные попытки политиков и активистов разжигать эмоции толпы посредством использования социальных сетей приводили к эскалации конфликтов, падению государственности и долгосрочной дестабилизации всего региона.
Вместе с тем, эмоции могут стать и силой, способствующей укреплению межгосударственного сотрудничества и разрешению конфликтов. Как показывает межгрупповая теория, формирование коллективных эмоций способно объединить различные социальные группы, зачастую не имеющие общих национальных и культурных признаков, вокруг коллективной цели и общечеловеческих ценностей. За стратегическими расчетами скрываются настоящие человеческие переживания – страхи, надежды, разочарования и стремления. Учитывать дихотомию эмоциональности и рациональности необходимо при анализе международных отношений, оценке рисков и угроз, составлении политических прогнозов и стратегий.
©«Новый оборонный заказ. Стратегии»
№ 1 (90), 2025 г., Санкт-Петербург
