Автор Иван Жужгин
XX век часто называют «эпохой идеологий», указывая на ключевую роль, которую идеи либерализма, фашизма и коммунизма играли в определяющих исторических событиях. Век XXI еще далек от завершения, однако первые два десятилетия показывают, что он вполне может стать «эпохой идентичностей».
Значительное количество современных споров так или иначе касаются вопросов самоопределения, а многие конфликты основаны на более или менее остром противостоянии идентичностей. Одни видят в этом освободительный потенциал и надежду на построение более справедливого и инклюзивного общества, тогда как другие, наоборот, усматривают в идентичности угрозу социальной сплоченности или переходящий тренд.
В самом простом базовом смысле идентичность человека — это то, как он отвечает на вопрос «кто я такой?». Ответ зависит от совокупности убеждений и верований, психоэмоциональных, биологических, когнитивных факторов, и в особенности от социального и политического контекста, способного актуализировать одну из идентичностей, сделав ее доминантной – иногда на какой-то период времени, а иногда на всю жизнь.
Интерес к вопросам идентичности не нов. В конце прошлого века сразу несколько известных социологов рассуждали о возрастающем влиянии идентичности. Ричард Дженкинс написал «Социальную идентичность» в 1996 году, Мануэль Кастельс «Власть идентичности» в 1997 году, а в 1999 году политолог Джеймс Филон утверждал, что «в политических науках концепция идентичности находится в центре оживленных дебатов в любой значимой области знания». Однако именно сегодня дискуссии об идентичности ощущаются особенно остро, что связано с целой совокупностью факторов.
Американский социолог и исследователь идентичности Энтони Эллиотт выделяет четыре ключевых социо-культурных фактора, выдвигающих вопросы идентичности на передний план и способствующих росту важности самоопределения для современного человека.
Первый фактор связан с влиянием глобализации. Помимо того, что глобализация представляет собой процесс экономической, финансовой и политической унификации (эти аспекты глобализации подробно рассматривались в предыдущем выпуске НОЗС), она также имеет фундаментальные последствия для социальной ткани общества. Одно из таких последствий – появление того, что социологи называют новыми формами индивидуализма. В условиях взаимопроникновения экономик и культур, высокой скорости распространения информации, а также интенсивного трансграничного движения людей, товаров и услуг идентичности людей подвергаются постоянной ревизии.
В мире, где индивидуальные и коллективные судьбы все сильнее переплетаются – ведь люди, торговля, связь, информация, загрязнители окружающей среды и многое другое в настоящее время активно пересекают национальные границы, – идентичность становится более доступной для самопланирования, самопроектирования, самостоятельного вмешательства и принятия собственных решений, чем когда-либо ранее
Энтони Эллиот, социолог
При этом привычные формы политического, социального и культурного участия зачастую теряют свою актуальность и перестают существовать. В политологии все чаще говорят об атомизации современного общества, когда граждане перестают осознавать себя единым политическим телом.
Модель социального государства, предполагающая высокие обязательства последнего по обеспечению благосостояния общества, также находится в упадке. Национальные традиции и обычаи, скрепляющие политическую нацию, нуждаются во все более серьезном подкреплении со стороны государства, поскольку зачастую проигрывают в конкурентной борьбе с иностранными. В результате человек вынужден постоянно адаптироваться к новым условиям, что предполагает практически непрерывную пересборку своей идентичности.
В поп-культуре это отражается в росте популярности различных лайф-коучей, призывающих относиться к себе как к «проекту», а также косметической хирургии; в появлении обширной литературы по практикам self-help, помогающим найти свое место в жизни, и связанном с этим взрывным ростом популярности психотерапии и т.д.
Условный «человек индустриальной эпохи» знал достаточно четко, кем он является: он гражданин страны А, житель города Б, семьянин, представитель определенной профессии (которой с большой вероятностью занимается всю жизнь), иногда член одного или нескольких клубов интересов. Сегодня иерархия идентичностей претерпевает изменения. До сих пор идентификация по профессии была одной из главных, то есть на вопрос «кто ты?» или «чем ты занимаешься?» люди чаще называли свою профессию, чем, скажем, хобби. Однако эта тенденция меняется. По данным разных опросов, от 30 до 60% людей меняют работу раз в год или раз в несколько лет. Часто эти смены предполагают и смену квалификации: сегодня ты менеджер в компании, продающей автомобили, а завтра – операционист в сервисе доставки продуктов или официант в ресторане. Все это приводит к тому, что профессия перестает быть определяющим фактором в идентичности, становясь ситуационной и менее значимой.
Второй фактор, который выделяет Эллиотт, – рост мобильности. Исследователь настаивает, что беспрецедентный объем перемещения людей в пространстве сегодня становится не только количественным отличием от предыдущих исторических периодов, но центральным аспектом человеческой жизни как таковой. Мобильность, о которой пишет Эллиот, относится не только к трансграничному перемещению, но вообще к возросшему числу видов и форм перемещения, включая мобильную связь и виртуальную мобильность (например, онлайн-обучение в зарубежных вузах). Отдельно стоит отметить движение потоков мигрантов, беженцев, политических релокантов и искателей убежища, которые постоянно сдвигают границу внешнего и внутреннего для граждан стран, в которые они приезжают, и также имеют значительный мобилизующий эффект для идентичности.
По мнению Эллиотта, рост мобильности особенно высветил один важный теоретический аспект идентичности. В социальных науках идентичность часто рассматривалась как относительно стабильная и статичная. Предполагалось, что каждая персональная идентичность имеет некое неизменное ядро – набор качеств, который или врожденный, или формируется на ранних стадиях социализации и с тех пор остается неизменным всю жизнь. «Мобилизационная парадигма» ставит под вопрос такой статичный взгляд, указывая, что идентичность очень контекстуальна и подвижна.
Третий фактор связан с последствиями тех условий нынешнего человеческого существования, которые называют постгуманизмом. Под постгуманизмом в данном случае понимают любые формы манипуляций с тем, что называют «природой человека». Сюда можно отнести развитие геномной инженерии, биотехнологий, нейронаук, психофармакологии, био-банкинга, искусственного интеллекта и т.д. Все это реактуализирует вопрос о том, что значит быть человеком и насколько те или иные черты уникальны для нашего вида, и какие из них могут быть изменены, улучшены или отброшены. Это значит, что даже такой базовый для каждого идентификатор, как «человек», уже сейчас не является безусловным, а в будущем может и вовсе утратить какую-либо релевантность.
В последние несколько лет главной темой стал прогресс нейросетей в самых разных областях, ранее считавшихся безусловной прерогативой человека: от здоровья и банкинга до живописи и литературы. Скептики указывают на то, что процесс генерирования изображения и художественных текстов едва ли можно назвать творчеством, однако логика рынка демонстрирует, что это, в сущности, не так уж и важно. Если компания готова заплатить за логотип нейросети, а не живому художнику, то будет ли считаться работа нейросети «творчеством» или нет, не имеет значения. В современном мире хороший художник – это тот, которому платят.
Наконец, четвертый аспект связан c трансформацией аффекта. «Глобальные преобразования – это не только вопрос переосмысления корпораций, массовой миграции или биомедицинских революций. Такие изменения проникают глубоко в структуры субъективности и затрагивают людей самым глубоким эмоциональным образом», – пишет Эллиотт.
Исследование идентичности не может быть полным, если не учитывать момент трансформации того, как люди выражают и транслируют эмоции. Например, серьезное влияние на способы выражения аффекта сыграли цифровые технологии. Сегодня люди часто используют социальные сети как платформу для самовыражения и формирования идентичности. Это может привести к перформативному проявлению, когда люди станут выражать эмоции, которые соответствуют их онлайн-персоне или образу, который они хотят проецировать, а не их подлинным чувствам. Сегодня существует множество таких механизмов аффекта, которые, в свою очередь, порождают различные новые формы межличностных отношений.
Идентичность – это политическое
Связи между идентичностью и различными формами социальных практик сегодня как никогда сложны. Неудивительно, что эта сложность только способствовала тому, что вопросы самоопределения стали активно проникать в политическую повестку.
Понятие «политика идентичности» давно вошло в обиход социальных исследователей и стало предметом споров в публичной сфере. В зарубежном научном и политическом дискурсе это понятие ассоциируется в первую очередь с борьбой за признание локальных социальных групп и отстаиванием их прав в качестве носителей определенной идентичности.
Истоки таким образом понятой политики идентичности лежат в общественных движениях в США во второй половине XX века. Одним из таких стало «Движение за гражданские права», целью которого была отмена расовой сегрегации, систематической дискриминации и ущемления черного населения Соединенных Штатов. В это же время активно было женское движение, которое позже назвали «второй волной феминизма». Именно в рамках «второй волны» возник лозунг «Личное – это политическое», ставший ключевым для политики идентичности. Феминистки настаивали, что «традиционный» подход к политике выносит за скобки ряд ключевых проблем, которые обычно рассматриваются как приватные и тем самым как бы несущественные. Например, традиционное распределение гендерных ролей или вопросы домашнего насилия относились к сфере личного, однако именно здесь наиболее ярко проявлялось неравное положение мужчин и женщин.
Требование признания своей идентичности – это основная концепция, которая объединяет многое из того, что происходит сегодня в мировой политике. Многое из того, что считается экономической мотивацией, на самом деле исходит из потребности в признании и, следовательно, не может быть удовлетворено просто экономическими средствами. Это имеет прямое отношение к тому, как мы должны бороться с популизмом в настоящее время
Фрэнсис Фукуяма, политолог
Позже политизация личного (гендера, этничности, религии и т.д.) станет основной стратегией политики идентичности, которую возьмут на вооружение многочисленные социальные движения, возникшие из практик борьбы и действий афроамериканцев и женщин в США. Если ранее социальные движения делали акцент на вопросы экономического неравенства, то теперь в фокус попали проблемы, связанные с символическим неравенством: недопредставленностью в политике, «невидимостью» в поп-культуре, лингвистической предвзятостью, культурной апроприацией и т.д. Такой акцент на вопросах идентичности возникает из убеждения в том, что она (идентичность) не сводится к таким категориям, как экономический интерес или класс, но имеет самостоятельное политическое значение.
Кроме того, требование признания идентичности преследует еще одну цель – выделиться из большей социальной группы и тем самым избежать обобщения. Этот пункт лучше всего иллюстрирует кампания Black Lives Matter в США. Лозунг «Жизни черных важны» используется активистами не для того, чтобы подчеркнуть их приоритет над жизнями не-черных (как иногда считают комментаторы), а именно потому, что обобщающий лозунг «Все жизни важны», который иногда противопоставляют первому, не несет никакой дополнительной информации, кроме общего гуманистического посыла, и не привлекает внимания к конкретной проблеме систематического насилия по отношению к черному населению США.
Для отечественного читателя «политика идентичности» в этом контексте менее актуальна – в последние несколько лет до него она доходит преимущественно в виде споров о феминитивах и новостей культуры с Запада. Стоит сказать, что и слова «авторка» и «профессорка», и новость об очередной киноадаптации, где главного героя сделали черным (в отличие от «белого» первоисточника), значительная часть российской аудитории воспринимает с раздражением и отторжением. Это, однако, не стоит считать результатом ретроградности российского общества – на Западе споры между сторонниками и противниками политики идентичности не менее, а может быть, и более интенсивны.
Вы можете дочитать этот и другие материалы сайта, оформив подписку.
