Задача промышленного дизайна – не просто украсить уже готовое изделие или удивить потенциального потребителя смелым решением. Настоящий промышленный дизайн формирует доверие к продукту и бренду в целом. С этой точки зрения именно промдизайнеры во многом определяют успех будущего продукта – это доказывает и зарубежный опыт.
Однако в России эта опция остается недооцененной, а труд специалистов отрасли пока не пользуется большим спросом.
Об особенностях работы промышленных дизайнеров в России, простых дизайнерских решениях сложных медицинских задач, а также о проблемах и чаяниях российского дизайн-сообщества в интервью НОЗС рассказал генеральный директор «Смирнов Дизайн», директор Центра исследований и инновационных разработок МГХПА им. Строганова Сергей Смирнов.
– Сергей, в отрасли промышленного дизайна вы уже более 20 лет. Учитывая этот опыт, как бы вы объяснили, что такое промышленный дизайн? И правильно ли в качестве синонимов использовать «индустриальный дизайн» и «техническую эстетику»?
– Давайте попробуем разобраться. У меня есть определение, которое я сам сформулировал. Промышленный дизайн – это междисциплинарная деятельность по исследованиям и разработкам, которая определяет облик, эстетику и восприятие новых продуктов, учитывая потребительские свойства, конкурентоспособность и бизнес-задачи, а также технологические и инвестиционные возможности. Здесь важно каждое слово. Я достаточно долго работал над формулировкой и поэтому могу уверенно говорить, что это точное определение той деятельности, которой я занимаюсь.
Что касается технической эстетики и индустриального дизайна – в моем прочтении промышленного дизайна это совершенно точно синонимы. Другое дело, что само слово «дизайн» – очень сложное и размытое понятие. На своих лекциях в качестве иллюстрации я предлагаю такой эксперимент, вы тоже можете предложить его читателям: в поиске картинок в Google или Яндекс вбить слово «дизайн» по-русски и слово «design» по-английски и сравнить результаты. Лучше смотреть в режиме инкогнито, чтобы поисковая система не ориентировалась на вашу историю поиска. «Дизайн» и «design» – слово одно, фонема одна, а смыслы будут разные. Даже в этом маленьком проявлении мы видим сложность восприятия этого понятия. Почему так случилось?
Во-первых, это проблема достаточно давняя, о ней говорили еще в XIX веке. Ричард Редгрейв, главный редактор «Journal of Design and Manufactures», с сожалением отмечал, что дизайн чаще связывают с орнаментированием, нежели с единством внутреннего и внешнего. Важно понимать, что продукт невозможен без учета и внутреннего – подсистемы, и внешнего – надсистемы. И отличие промышленного дизайна от других видов дизайна как раз в его системности: у него есть требования не только эстетики, но и законов физики, экономики, маркетинга, технологических и эргономических особенностей.
Во-вторых, дизайн как термин проникает в другие отрасли: fashion-дизайнером называют модельера, декоратора интерьера называют интерьерным дизайнером, уже даже появляются архитектурные дизайнеры или дизайн-архитекторы. И это еще больше размывает само понятие.
Промышленный дизайн – очень важная, экономически увязанная с конкурентной борьбой товаров на рынке и, к сожалению, очень недооцененная отрасль. Потому что понимание, что такое промдизайн, есть не у всех. Как в XIX веке жаловались, что дизайн – это про украшательство, так оно сейчас и остается. Хотя это совсем не так, или это только вершина айсберга.
– А как изменилось восприятие отрасли в России? Чем различается промышленный дизайн в 1990-е и в 2020-е годы?
– Ситуация, конечно, отличается. В Советском Союзе слово «дизайн» пришло на смену «технической эстетике», и хотя поначалу не воспринималось, поскольку было иностранным, но уже в конце 1980-х появляется Союз дизайнеров СССР, Союз дизайнеров РСФСР, правопреемником которого выступает Союз дизайнеров России. А в 1990-е был провал, вся промышленность рухнула. Промышленный дизайн не мог найти для себя места вплоть до начала нулевых, специалисты уходили в графический дизайн, дизайн интерьера – то есть в понятные, востребованные индустрии. Тех, кто в 1990-е занимался промдизайном, можно пересчитать по пальцам одной руки, и я тоже был одним из немногих. Хотя тогда существовал ВНИИТЭ (Всесоюзный, а затем Всероссийский научно-исследовательский институт технической эстетики, ныне – Московский технологический университет – НОЗС), он играл достаточно пассивную роль: плановая экономика СССР рухнула, а маленькие частные компании, которым хотелось сделать современные телефоны, современные выключатели, приборы, – они все-таки искали разработчиков не во ВНИИТЭ, а среди студентов – молодых специалистов. Девяностые годы – время выживания, я бы так сказал.
В нулевые осознали, что эта индустрия нужна, произошла как бы кристаллизация точек роста. Мы стали понимать, что нужно учиться, появилось несколько дизайнерских школ, и «Смирнов Дизайн» – одна из них. Тогда она была школой де-факто, а сейчас уже де-юре: я преподаю в Строгановке, а во многих вузах, например, в Академии Штиглица в Петербурге, выступаю как председатель экзаменационной комиссии. 2010-е – это уже «окрепшие» годы, мы стали смелее заявлять о себе.
2020-е годы, конечно, очень перипетийно начались, жутко тяжелое начало – но, тем не менее, мы накопили достаточно опыта, чтобы полностью реализовать себя, и я надеюсь, что в 2020-е мы сможем пригодиться нашему государству, нашим предпринимателям. Сейчас термин «промышленный дизайн» звучит все чаще, но и этого категорически недостаточно. И я очень рад, что вы эту тему затрагиваете. Потому что сейчас ликбез на уровне дизайнеров уже не нужен, мы как дизайнеры друг друга понимаем. Но ликбез на уровне предпринимателей и общества, конечно, все еще крайне необходим.
– Начало 2020-х действительно не назвать простым. Сейчас мы наблюдаем много процессов: уходят западные компании, освобождаются целые рыночные ниши, государство проводит ускоренное импортозамещение, накладывается и диверсификация ОПК – она идет уже не первый год… Есть ли основания полагать, что интерес к промышленному дизайну возрастет?
– Когда государство начинает обращать внимание на собственное производство, это обязательно так или иначе коснется дизайнеров, особенно если это все-таки будет связано с конкуренцией, поскольку дизайн очень связан с конкуренцией. Мы должны конкурировать не только на внутреннем, но и на международном рынке, даже если мы берем пока только дружественные страны Латинской Америки, Африки, Азии. Это большие по численности населения и сбыту регионы, и потенциал очень хороший у нас есть. Поэтому я думаю, что до нас волна востребованности обязательно дойдет.
Но сейчас есть другая проблема. Промышленный дизайн – это всегда как минимум трехлетний период планирования возврата инвестиций. То есть если вкладываешь в дизайн сегодня, то только через три года начнешь возвращать инвестиции. Есть проекты и гораздо более долгосрочные. Скажем, медицинская техника целый год только регистрационное удостоверение получает, а для этого еще нужно разработать изделие – это тоже почти год, и подготовить производство – тоже почти год. Эти три года легко «набираются», и любой сбой превращает их в 4–5 лет. И когда мы, как сегодня, наблюдаем турбулентность в экономике, то в первую очередь становятся под удар длинные проекты, длинные деньги. В конце февраля – начале марта нам отзвонились почти все заказчики и сказали: «Коллеги, извините, но мы ставим проекты на паузу, потому что мы не знаем, что будет дальше». Сейчас уже понятно, что история этих нестабильностей долгосрочная, и люди уже могут планировать в долгую, учитывая это обстоятельство. То есть понимание того, что будет дальше – неважно, негативный сценарий или позитивный, – лучше, чем незнание.
Поэтому в долгосрочной перспективе стоит ожидать роста спроса на наши услуги. А в краткосрочной перспективе эти турбулентности для промышленного дизайна тяжелы и больно сказываются. Но я надеюсь, что все будет хорошо. Сейчас подходящее время, чтобы обучать людей, доносить свою мысль, сейчас люди готовы слушать. Когда у человека идет все по-налаженному, он тебя и не слышит – зачем ему? Сейчас время возможности вдруг быть услышанным.
– У вас много проектов в различных областях. В чем принципиальная разница, скажем, работы над дроном и над аппаратом ИВЛ? И есть ли общие подходы?
– Отличительная черта промдизайна – большая неповторяемость. Если вы строите здание, то можете выбрать марку бетона, принципы конструирования, эстетики зданий… Там, конечно, есть где развернуться, но вы всегда ограничены стандартами и регламентом. В промышленном дизайне тоже есть ГОСТы и регламенты, но ГОСТы и регламенты для летательного аппарата и аппарата ИВЛ – это абсолютно разные миры. И таких миров тысячи и тысячи. Естественно, опыт, методика работы накапливаются. У нас есть исследовательские методики, как достичь понимания, что важно, а что не важно в проекте, как быстро понять компоновочные или конструкторские проблемы. Эти методики мы нарабатываем, они более или менее едины для всех продуктов. Есть какое-то считаное количество технологий изготовления корпусов, и для каждой технологии изготовления есть определенные особенности – все их мы тоже знаем. Все люди антропометрически более или менее одинаковы, поэтому если человек взаимодействует с изделием, то появляются общие связи, называемые эргономикой. То есть объединяющие факторы, конечно, есть. Но в то же время много различий.
Летательный аппарат инженерно ориентирован, он должен быть прочным и легким, у него должно быть правильное распределение центров масс, определенные аэродинамические свойства, он по-разному ведет себя при наборе высоты и при горизонтальном полете. Дизайнер должен во всех этих моментах разобраться. Если это массовое производство и в беспилотнике используются пластики – каким образом они льются, если есть композитные материалы – каким образом они формуются. Все эти аспекты влияют на облик изделия. Мы не можем просто что-то нарисовать, чтобы потом конструктор пытался с этим разобраться. Дизайнер должен так нарисовать, чтобы конструктор понимал, что это точно в соответствии с законами физики и эргономики, законами бизнеса и себестоимости – это тоже немаловажный фактор. Получается головоломка, которую непросто решить, потому что она содержит много противоречивых факторов. И задача дизайнера – все эти противоречия совместить и сформировать стратегию, эскиз, визуализацию, которая будет учитывать все.
У аппарата ИВЛ другие задачи и другие особенности. Они связаны, например, с тем, каким образом кислород формируется, какие объемы нужно задействовать, есть много задач по интерфейсам – важно, чтобы и врач, и медсестра любой квалификации могли аппаратом воспользоваться, важно, как аппарат хранится, убирается, обеззараживается, как к нему присоединяются одноразовые элементы. Все эти аспекты изучаются с тем же профессионализмом, как и вибрации в коптере. И это та же самая головоломка, те же самые противоречия, и усилия дизайнера позволяют прийти к успешному продукту.
– На одной из лекций в Московском музее дизайна вы рассказывали об исследовании пользовательских предпочтений россиян, которое делали в интересах Samsung. В частности, вы говорили о цветофактурных предпочтениях и их влиянии на выбор пользователей. А в отношении медицинской техники есть ли такие предпочтения?
– Есть устоявшийся термин – CMF-дизайн (CMF (Color, Materials, Finish) – цвет, материал, отделка – НОЗС), то есть цветофактурные решения. И во многих отраслях дизайна это становится чуть ли ни фактором номер один. Например, в мобильных телефонах. Формально все они одинаковы: в форме параллелепипеда со скругленными углами, снизу разъем зарядки, одинаково расположены кнопки включения… Но они различаются цветофактурой, и это то, чем занимаются CMF-дизайнеры.
В медицинской технике это тоже имеет значение, существуют тренды на цветофактурные решения, просто зачастую это незаметно, недооценено. Казалось бы, ну зачем это в медицинской технике? Если проанализировать, очень даже зачем. Недавно мы проводили серьезное исследование, и нам пришлось делать две презентации: одна была посвящена функционально-экономическим обоснованиям, а вторая – бренду, тому, как устроен дизайн медтехники у конкурентов и какие нам в этом смысле нужно сделать шаги, чтобы быть конкурентоспособными.
В целом медицинский дизайн подразумевает «стерильность» поверхностей, чистые плоскости и линии, гладкость текстуры корпуса, светлый, чаще всего белый цвет. Важно создать вызывающие доверие мягкие формы, избегать композиционной динамики, которая может восприниматься как агрессивная.
Простой пример, многим знакомый и потому понятный, – стоматология. Мы работали со стоматологическими исследованиями, и эстетика стоматологических приборов очень важна, потому что человек через эстетику, через доверие к внешнему виду изделия начинает проецировать отношение к самой процедуре. Кажется, что красивый прибор не сделает больно. Доверие в медицине – и к медицине – крайне существенный фактор. И мы, дизайнеры, способствуем его формированию.
– Когда вы работали над боксами для скорой помощи, заметили, что медперсонал иногда использует их в качестве сидений, и укрепили корпус. Решая задачу оптимизации логистики, вы предложили уменьшить на 5 мм высоту корпуса фильтра для воды, что позволило при погрузке укладывать еще один ряд упаковок, а это сотни изделий. Какие еще простые, но неочевидные примеры дизайнерских решений вы можете привести?
– Такого рода примеры есть всегда. Например, мы разрабатывали дефибриллятор для ижевского завода «Аксион» и очень подробно исследовали все процедуры и все сценарии: как им пользуются, как его чистят и как его заряжают. Мы заметили, что на всех аппаратах, которые есть у конкурентов и которые были у этой компании, аккумуляторный блок вставляется сзади, как у старых магнитофонов. Этот аппарат достаточно прочно закреплен в машине скорой помощи на стене на специальном кронштейне. И мы обнаружили, подглядели, что для того чтобы его заряжать, нужно либо тянуть провод, либо аппарат снимать. А он достаточно тяжелый, да и каждый раз его снимать, нести в ординаторскую, где-то заряжать – это целое мероприятие. И мы догадались, что необходимо установить аккумулятор на передней панели, на самом видном месте, и сделать его очень легким для съема. Были разработаны дополнительные комплекты аккумуляторов, отдельно зарядные устройства, чтобы перезарядка была очень проста. И вот таких мелочей достаточно много.
Еще один пример. Мы общались с врачами и выяснили, что дефибриллятор только в 2–3% случаев используется как дефибриллятор, а в 98% случаев он используется как монитор – хотя в кардиобригадах есть дополнительный кардиомонитор, врачи предпочитают использовать дефибриллятор, потому что в него заложены дополнительные терапевтические функции. То есть получается, что врачам нужен хороший кардиомонитор с функцией дефибрилляции, а не наоборот. Еще интересный момент. Если это не кардиобригада, а обычные медики, нечасто сталкивающиеся со стрессовыми ситуациями, им нужны очень простые интерфейсы, напоминалки. Представьте, вы на вызове, понимаете, что у пациента проблемы с сердечными ритмами, ведете его в карету скорой помощи, а он падает и теряет сознание. В такой момент даже у опытных врачей может сбоить память – что надо делать, в какую зону какой «утюг» брать… И мы на этих «утюгах» (так врачи называют электроды) нарисовали пиктограммы с подсказками, в какую зону его прикладывать. Еще мы оптимизировали съем утюгов, процедуру запуска интерфейса. Такого рода, казалось бы, мелочей очень много.
– Ряд ваших проектов получили престижную международную премию Red Dot. Вы работали над ними в инициативном порядке?
– Когда мы делали глубокое исследование проблем, которые есть в скорой помощи, увидели сложности, связанные с особенностями оказания первой помощи. Иммобилизационные шины, необходимые для безопасной транспортировки пациента, многоразовые, у них есть инвентаризационный номер, и бригада, которая использовала эти шины, должна их забрать. Например, пациента отвезли на перевязку в приемное отделение, и бригада ждет, когда им вернут их оборудование, потому что оно подотчетное. Одноразовые иммобилизационные шины уже существуют, но что мы увидели: есть шины для руки, для ноги, для шейного отдела, но часто бывает, что комплектность неравномерная – то есть у кого-то нога сломалась, у кого-то рука, а в бригаде скорой помощи какой-то из комплектов может закончиться. И высчитать, когда и какой комплект понадобится, – задача нетривиальная. И мы инициативно разработали иммобилизационную шину – картонную, одноразовую, универсальную, ее можно быстро и просто приспособить для руки или ноги.
Возвращаясь к приборам: есть проблема с запутыванием проводов. Проблема очень понятная – у нас в кармане запутывается всего один провод от наушников, а в кардиоустройстве аж 10 проводков – на руки, на ноги и на туловище. Мы придумали очень простую историю – небольшую расчесочку, которая защелкивается на проводах, и простейшим движением провода расчесываются. Разработка – тоже наша инициатива, но ей заинтересовался ижевский завод.
Мы подали заявку на участие в Red Dot, и оба эти прибора выиграли в 2013 и 2014 годах. Нам это было очень приятно, Red Dot – это своего рода Оскар в области дизайна, и международное сообщество оценило, как мы решили сложную проблему дизайнерскими методами.
– В буклете Центра исследований инновационных разработок Строгановки, который вы возглавляете, есть несколько слайдов, посвященных глубинным дизайн-исследованиям в медицине. Расскажите чуть подробнее об этой работе.
– Исследования для нас принципиально важны, мы всегда делаем дизайн-проект только с учетом дизайн-исследований. Даже если мы в этой отрасли уже работали, мы все равно проводим исследование, потому что его нужно обновить.
У нас есть интересная, я бы даже сказал, забавная история. Мы делали сшивающие аппараты, и есть ряд сшивающих аппаратов – степлеры для проктологии, для кишечника, очень сложная техника. Существует несколько школ: европейская, японская и советская – у нас очень прогрессивный, правильный аппарат. И дизайн аппарата должен быть современным, красивым. Но мы понимаем, что он должен быть красивым ровно настолько, насколько это возможно для выполнения его основной функциональной задачи. А задача сложная. В операциях по сшиванию кишечника происходит много брака, есть проблемы – расползаются швы, приходится делать повторные операции. И увеличение количества успешных операций – это одна из основных задач, которую решают в том числе дизайнеры.
Наш ведущий дизайнер Екатерина Григорьева изучала вопрос и много общалась с врачами на предмет проведения этой операции, знает все научные статьи, тренды медицинские… И вот она общается с очередным проктологом, очень известным профессором, задает ему очень правильные вопросы. История закончилась тем, что профессор спрашивает: «Слушайте, Екатерина Леонидовна (они, врачи, все обращаются по имени-отчеству), я что-то вас не помню, какой вы мед заканчивали? Вы настолько детально описывали проблему, причем на таком уровне, на котором я уж точно всех знаю». Она говорит: да нет, просто я дизайнер, и мы настолько глубоко проникаем в проблематику.
Часто дизайнера начинают уважать после того, как он показывает дизайн-исследование, к такому отношению нужно стремиться. Вот наша философия: исследование – это не просто имитация изучения проекта. Нужно глубоко изучить тематику и только после этого начинать рисовать. Выводы, сделанные в исследовании, обязательно отражаются в дизайне.
– Вы сказали про красоту. Для дизайнеров и специалистов креативных индустрий для развития визуального вкуса нужна насмотренность. То есть чем больше смотришь – тем больше разбираешься. И это должна быть постоянная практика, вне зависимости от того, над каким конкретным проектом ведется работа. В области промышленного дизайна что может быть такой регулярной практикой?
– Не моя идея, идея Тимура Бурбаева, арт-директора студии Лебедева, об этом он рассказывает студентам. Насмотренность должна быть в области красоты и современных трендов, поэтому стоит подписаться в Pinterest на дропы, где показывают лучшее из лучшего, нужно отслеживать образцы, которые выигрывают конкурсы. Есть специальные ресурсы для промышленных дизайнеров, где собираются лучшие образы. Во ВКонтакте есть дизайн-группы, где ребята собирают лучшие решения. Это одна часть насмотренности, эстетика.
А есть вторая часть – тоже идея Бурбаева. Есть программы на YouTube – «Как это работает» или «Как это устроено», где показывают в коротких десятиминутных роликах какой-то вид технологии изготовления, как, например, матрас делают, чайник, розетку, замок навесной, вагон... Нужно просто смотреть, любопытствовать. Для молодежи это крайне полезно – эти две части насмотренности. И я всем молодым ребятам рекомендую этим заниматься. Да и немолодым. Всем будет полезно.
– В одной из бесед вы рассказывали, что когда начали заниматься дизайном, у вас появился компьютер и одним из ваших конкурентных преимуществ стало то, что вы работали в 3D-программах, когда этим еще никто не занимался. Есть ли сегодня сложности в связи с уходом зарубежных компаний, которые предлагали программные решения? Как решается эта проблема – если она вообще существует?
– Такая проблема есть, потому что софт, который более совершенен и удобен, он все-таки зарубежный. У нас есть хорошие аналоги в инженерии, например, «Компас», но они для дизайна не очень подходят. Нам нужно владеть поверхностью, причем у каждого дизайнера есть свои подходы и любимые методы, поэтому софт должен позволять выбирать разные варианты. К сожалению, наше ПО больше заточено для конструкторских проработок, чем для поверхностного моделирования.
Наша компания использует серьезный зарубежный софт, на котором строятся самолеты, автомобили, – они имеют сложные аэродинамические поверхности, и в ПО базовые модули поверхностного моделирования очень мощные. У нас дорогая лицензия, но не последняя версия, а предыдущая. И нас с нашей лицензией не заблокировали, нам повезло. Нам предлагали обновить софт, в новой версии многое связано с облачными технологиями, хранением данных на сервере – и мы отказались. И вот все эти новые лицензии были заблокированы. Это случилось и с неинженерными программами, например, Adobe Photoshop. Есть ребята, которые пользовались онлайн-лицензиями, купили, все честно, но им заблокировали возможность оплаты. Да, люди находят лазейки – через Турцию заплатить, через Грузию. Проблема такая существует.
– То есть, на сегодняшний день, если какие-то привычные инструменты заблокированы, то нужно либо искать лазейки с оплатой через третьи страны, либо довольствоваться отечественными решениями?
– Есть еще и третий способ – так скажем, подмигивая, нам разрешили использовать какие-то пиратские схемы. Нашей компании повезло, нас не заблокировали. А кому-то не повезло. Многие стали просто искать альтернативы, к примеру, пиратский софт. И в такой ситуации – ну кто же их будет сильно ругать? Они готовы заплатить, чтобы продолжать работать, но не могут этого сделать. А выживать-то как-то надо. Хотя, конечно, мы как дизайнеры против всякого пиратства, потому что это же интеллектуальная собственность. Мы генерируем интеллектуальную собственность, программисты генерируют интеллектуальную собственность – нам бы как раз ее взаимно уважать и беречь.
– К этому я и веду. Вы инициировали ряд проектов по защите интеллектуальной собственности для дизайн-сообщества, расскажите о них.
– Уважение авторского права, уважение материального актива, который создает дизайнер, – это один из ключевых моментов. В очень разных организациях я занимаю ключевые позиции, в частности, в Ассоциации специалистов индустрии дизайна. И в том числе в рамках деятельности этой ассоциации мы создаем специальные цифровые сервисы, доступные для дизайнеров. Для членов ассоциации предусмотрены 365 бесплатных депонирований авторских прав в год – с намеком: защищайте свои права ежедневно. Членство стоит недорого – 5 тысяч в год, и сейчас мы меняем устав, чтобы для студентов оно было вообще бесплатным. Для сравнения, конкурирующие компании, которые занимаются депонированием авторских прав, берут от 1000 рублей за одно депонирование.
Это те шаги, которые поменяют отношение к дизайну, к интеллектуальной собственности, и не только для дизайнера, но и для потребителя дизайна. Ведь важно защищать не только дизайнера, но и потребителя, того, кому он продал свои права. Это очень важная цепочка бизнеса, который честно, легально использует труд дизайнера, – он тоже должен быть защищен, он даже в первую очередь должен быть защищен.
– Еще вы выступаете экспертом при Минпромторге, где так или иначе участвуете в разработке стратегий развития промдизайна в России. Эта работа дает результаты?
– Да, я состою в экспертном совете Минпромторга по развитию промышленного дизайна и инжиниринга. Что интересно, эти два понятия стоят рядом, хотя объем инжиниринга исчисляется в триллионах, а объем промышленного дизайна – миллиард, имею в виду в целом в стране. На данный момент у государства есть уже две дорожные карты по развитию промышленного дизайна, вторая карта действует, там есть определенные поручения правительству.
В целом должен отметить, что Минпромторг относится к нам, дизайнерам, немножко по остаточному принципу – потому что есть другие категорически важные для государства и промышленности задачи. Отношение, я бы даже сказал, подсознательное отношение к дизайнерам как к декораторам существует. Нас не воспринимают всерьез. Проблема есть, мы ее озвучиваем. Минпромторг в этом смысле работает вяло, но он же создал этот экспертный совет, он же собирает этот экспертный совет, там же есть рабочие группы. Поэтому, в общем и целом, работа идет, но хотелось бы, чтобы она шла интенсивнее. Хотелось бы уважения к деятельности промдизайнера, понимания ее важности для экономики, производства, промышленности. Пока это понимание слабовато, хотелось бы, чтобы оно усилилось.
– На ПМЭФ-22 на сессии по промдизайну вы сказали, что и предприятия финансируют промышленный дизайн и маркетинговые исследования по остаточному принципу, и хорошо бы развить такую культуру, чтобы эти этапы были заложены в производственных процессах. В качестве одного из решений вы предлагали выкупать у дизайнеров трудочасы и предлагать их предприятиям в качестве стимулирующей меры, государственной субсидии. Как воспринимают эту идею?
– Ее воспринимают тяжело, она очень сложно ложится на чиновничий уклад. У нас как: субсидию выделили – субсидию отработали, и есть какие-то параметры у субсидии. А тут «давайте выкупим трудочасы» – нестандартно звучит. Если отвечать на вопрос, прижилась ли она, ответ – нет. Но идея очень перспективная.
Сама идея возникла в Сколково, я ее в переработанном виде оттуда транслирую – там по ряду программ резиденты получают не деньги, не финансы, а количество часов. То же можно сделать и для промышленных предприятий. Естественно, произвести определенные изыскания, чтобы понять, сколько стоит час и сколько часов потребуется на ту или иную задачу. И если компания получает производственный грант на, скажем, 200 миллионов, почему бы сверху не дать 1000 часов работы дизайн-студии?
Почему идея перспективная – потому что деньги в ней работают несколько раз. Во-первых, деньги отрабатываются в том продукте, который получает эти часы, – деньги пошли на развитие продукта и бренда. Во-вторых, деньги пошли дизайнерам, и дизайнеры остаются в конкурентной среде – они должны показать хороший результат, чтобы в следующий раз к ним снова обратились. А заказчик должен быть вправе выбирать, сколько часов какой студии он получит. Дизайн-компании могут тратить эти деньги на обеспечение деятельности, тогда можно думать и о развитии, и о подготовке кадров. В-третьих, мы можем проводить селекцию – как компаний, которые справились с выводом продукта, так и дизайн-команд, которые им в этом помогли. Ведь в портфолио можно указать все что угодно, а здесь результат будет на виду.
Еще интересная идея – включать очень маленькое роялти, что не затруднит работу компании, но будет выступать инструментом объективного контроля появления продукта на рынке. Продукт продан – роялти выплачено. Роялти таким образом может прямо влиять на репутацию предпринимателя. Такая у меня идея, но пока она остается идеей.
– Правда ли, что в отрасли есть текучка кадров – специалисты переходят в IТ, потому что там выше зарплаты, или уезжают за рубеж, потому что они там более востребованы?
– Да, все так. У дизайнеров есть и свои отрасли, которые сманивают. Например, у нас ребята ушли в визуализацию для рекламы, там стоят очень творческие задачи и работа хорошо оплачивается – потому что ведется на зарубежного потребителя, на американцев, на европейцев. Правда, с февраля кое-что поменялось, и многие из этих ребят сейчас в Турции, в Армении – не в России. А например, конструкторы – у нас два конструктора, очень опытные, толковые парни – сказали: знаете, нам так понравилось программировать! И ушли в программирование. Это печально, но мы очень слабая, маловостребованная отрасль, у нас очень мало конкурентных преимуществ, и, конечно, нам очень тяжело противостоять таким зарплатам, как у программистов. Как всех удержать?
– Мы начали с того, что сегодня в России сложно что-то планировать и сложно прогнозировать. Но делать это необходимо. Как вы считаете, каким будет промдизайн в России через 10 лет, как он будет себя чувствовать?
– Я думаю, что через 10 лет о промышленном дизайне, о его возможностях, о его эффективности для бизнеса будет знать больше людей. И это повлияет на востребованность промдизайна, на включение его зрелыми компаниями в свои бизнес-процессы в обязательном порядке. Я очень робко этого ожидаю. Может быть, общественные и профессиональные организации повлияют на интеграцию дизайна в производственные процессы. Надеюсь, что-то изменится в отношении к дизайнерам. Восприятие промдизайнеров как украшателей, декораторов – большая беда для отрасли. Я надеюсь, что через 10 лет это бескультурье закончится. Конечно, я надеюсь на это, трезво понимая, что 10 лет – это не тот срок, за который можно решить культурологические проблемы. Но мы надеемся на прогресс.
Беседовала Олеся Загорская
©«Новый оборонный заказ. Стратегии»
№ 6 (77), 2022 г., Санкт-Петербург
